Черная Метафора как фундаментальный принцип литературного жанра хоррор-фантастики


Страх есть древнейшее и сильнейшее из человеческих чувств, а его древнейшая и сильнейшая разновидность есть страх перед неведомым. Мало кто из психологов станет оспаривать этот факт, что само по себе гарантирует произведениям о сверхъестественном и ужасном достойное место в ряду литературных форм. На эти произведения нападают как материалистическая софистика, верная избитому набору эмоций и реальных фактов, так и наивный, пресный идеализм, не признающий эстетической сверхзадачи и настаивающий на том, чтобы литература поучала читателя, воспитывая в нем самодовольный оптимизм. Но несмотря на все это противодействие, жанр сверхъестественных и ужасных историй выжил, развился и достиг замечательных высот совершенства, так как в основе его лежит простой основополагающий принцип, притягательность которого если и не универсальна, то во всяком случае действенна для людей с достаточно развитым восприятием.

Говард Филлипс Лавкрафт. «Сверхъестественный ужас в литературе».

В качестве эпиграфа я использовал первую фразу из эссе американского писателя Говарда Филлипса Лавкрафта, выдающегося мастера черной фантастики и хоррора. Не имея намерения возразить этой фразе, я, тем не менее, хотел бы провести небольшое исследование того якобы «простого» основополагающего принципа, который лежит в основе моего любимого жанра беллетристики. Жанр этот можно называть по-разному: например, в английском языке есть хорошая формула weird fiction, адекватно перевести которую на русский язык проблематично. Я использую комплексный термин «хоррор–фантастика». Перейду к ее главному принципу — Черной Метафоре; на моем исследовательском пути мне помог анализ и реферирование послесловия к сборнику произведений бельгийского писателя Жана Рэя (в другой транскрипции — Рэ) «Точная формула кошмара», написанного исключительно проницательным русским литературоведом и философом Евгением Головиным. Это послесловие так и называется — «Жан Рэ: Поиск Черной Метафоры». Итак, попробую и я в своей скромной статье отыскать ее.

* * *

Авторы статей и книг о фантастической литературе рассматривают оную как результат сознательного смещения акцентов в некую беспочвенность, разреженность, хаос. Это всегда насилие над реальностью или бегство от нее: утверждается, что автор фантастического романа пытается компенсировать скудную, нищую реальность роскошью воображаемого континуума. Наш мир «на самом деле» стабилен, предсказуем, его законы тождественны для всех. Поэтому достигнуть эффекта «истинного страха», что является одной из целей фантастики, в условиях относительно понятного континуума невозможно. В силу закона референции незнакомую ситуацию всегда можно соотнести с другой, понятной ситуацией. Опасности и угрозы привычной сферы обитания всегда порождают однозначный террор, но отнюдь не куда более сложное и загадочное чувство истинного страха, для которого целесообразно использовать термин «хоррор».

Возбудителей подобного чувства необходимо поместить либо в потустороннее, либо в область экзотическую и труднодоступную, либо в параллельную вселенную; туда, где может просочиться неведомый, нездешний холод — черное дыхание Аутсайда.

Это черное дыхание является аналогом «черной пневмы» — тайной и решающей магической субстанции, которую искали алхимики и спагиристы. Это таинственный стимулятор, провоцирующий жизнь так называемого «мертвого объекта» или интенсифицирующий и особым образом меняющий активность живого организма. Гипотетическое существование «черной пневмы» позволяет подвергнуть такие понятия, как «жизнь» и «реальность», серьезной редакции и ревизии, и дает основания изменить воззрение на определенный жанр фантастической литературы.

Позитивистские концепции трактуют генезис фантастической литературы в духе фрейдистского психологизма: писатель в силу тех или иных причин (болезненная интроверсия, разные психические девиации и т.п.) неспособен принять и завоевать объективные, реальные ценности внешнего мира, и, следовательно, ему не остается ничего, кроме как компенсировать неестественный вакуум воображаемым приоритетом.

Однако литература хоррора понимает страх как не просто одну эмоцию среди других, но как фундаментальную категорию бытия, использующую язык угрозы и насилия как единственный, однозначно понятный всем без исключения обитателям космоса (по распространенной среди геологов и ювелиров легенде, даже камни меняют свой колорит, предчувствуя угрозу). Экзистенциальный смысл такой литературы заключается не в преодолении страха, что нелепо и наивно, а в погружении, вхождении в этот сложнейший феномен. Когда человек стесняется своего страха, опасаясь смехотворных обвинений в трусости, он покидает темную, запутанную тропинку самопознания и выходит на торную дорогу массового идиотизма и лицемерия. Открыться своему страху, признать себя существом, заброшенным в мир беспощадных случайностей, контракций и репульсий, стряхнуть морок лживой «позитивной этики», значит открыться неопределенности или даже ирреальности собственного бытия.

* * *

Согласно концепции Аристотеля, целое больше составляющих частей. Мироздание нужно рассматривать как целое, ибо иначе понятие «реальность» теряет всякий смысл. Но неучтенная, иррациональная доля столь же безусловно определяет непостижимую судьбу аристотелевского целого. С одной стороны, разновидностями этой «неучтенности» являются Божественное Провидение и философский камень. Другая неведомая разуму часть — «катализатор распада» — приводит к дистопии, ядовитой и поглощающей аморфности, кошмарным сюрпризам тотальной энтропии. Именно это стало идейной прерогативой черной фантастики, литературы хоррора.

В фантастической литературе «неучтенная доля» или «иррациональная составляющая» играет примерно такую же роль, как запретная комната в «Синей Бороде». Вокруг нее концентрируются сюжетная линия и напряженное любопытство героев. Естественно, подобное «помещение», находится ли оно здесь или в пространстве иного измерения, определяет трагическую судьбу героя, ибо автор фантастического текста может выдумать что угодно, кроме банально счастливого конца.

Но, в свою очередь, «иррациональная составляющая» является частью какого-то иного, неведомого целого. Стало быть, то, что мы привыкли считать и называть системой, организмом, композицией, — только оговоренная или привычная условность, представляющая собой кратковременное, гетерогенное соединение компонентов, постоянно тяготеющих к разладу и неведомой автономии. Это происходит на всех уровнях макро- и микрокосма.

* * *

Многие писатели жанра хоррора пытались и пытаются найти «научное» (вернее, псевдонаучное) объяснение этой неучтенной части, апеллируя к модным идеям — четвертому (энному) измерению, метагеометрии Лобачевского, пространству Минковского, концепции «мировой линии» Римана и, естественно, теории относительности.

Но это, как правило, не более чем беллетрический прием. Ужас, внушаемый Аутсайдом, не подлежит сомнению, но равно и объяснению, поскольку о нем сообщают только антенны наших интуиций. Да и можно ли найти удовлетворительное объяснение? Являл ли мир гармоническое целое, которое с недавних пор подверглось мощной инфернальной атаке? Или разграничение «этого» и «потустороннего» чисто фиктивно, и мир свободно пронизывается энергиями аутсайда? Или мы живем в раю и просто не понимаем нашего счастья? Риторические вопросы.

В наследовавшем ультрарациональному XIX столетию XX веке (периоде зарождения и формирования полноценной литературы хоррора) привычные и постоянные центры сменились псевдоцентрами, возникающими в результате столкновений, фокусировок, случайностей, катастроф. Нечто, заявляющее права на реальность и стабильность, расплылось в туманные недоразумения, сновидения, фантазмы. И напротив, вроде бы очевидный фантом абстрактного мышления врезается в жизнь угловато и весомо. Мир сомнительных ориентаций не может быть замкнут: он сначала распадается, а затем превращается во что-то иное. Но у такого превращения нет закономерностей. Оно совершается метафорически. Суть метафоры заключается в полной необъяснимости перехода одного в другое. Однако есть метафора сакральная и метафора инфернальная, или черная.

Сакральная метафора — формула посвящения с заведомо ясной целью. Ей близка фольклорная метафора сказок и легенд, а также классической «страшной» литературы прошлого (например, так называемой «готической», или произведений Эдгара По). В сказках и легендах Потусторонний мир приблизительно известен и по-своему логичен — столь же логичен, как и положительные герои. В метафоре классической беллетристики всегда таится сравнение, сколь угодно сложное, но рождающее хотя бы иллюзию понимания и интерпретации. Аргумент метафоры, то есть направленность трансформации, поддается интуитивной разгадке.

Черная Метафора обусловливает трансформацию в совершенную неизвестность. Герои и читатели хоррор–фантастики отправляются в потустороннее без компаса, без карт и путеводителей (да и зачем здесь карты?; ведь даже в рамках «обыденного» мира, согласно выражению Альфреда Коржибски, «карта не есть территория»). Не разум, а страх, наряду с интуицией, является гидом во Вселенной, в которой наша Реальность посредством Черной Метафоры сплетается с непостижимым Аутсайдом. Черная Метафора, разрушая границы рационального восприятия, рождает ужасающие спорадические конструкции в качественной бесконечности Вселенной.

* * *

Страх имеет божественное происхождение. Без чувства страха вы не найдете в гипергеометрических пространствах Богов и Духов. Если страх только вызывает дурноту и не оставляет на ваших губах привкуса огненного вина и не пробуждает трепета ошеломляющей радости или тревожной благодарности — не открывайте черную книгу чудес.

Жан Рэй

* * *

Феноменологически сверхъестественное можно рассматривать как метафизический аналог сумасшествия, трансцендентной корреляции ума, находящегося в процессе нисхождения в безумие.

Томас Лиготти. «Заговор против человеческой расы: Замысел ужаса».