Рассказ Августа Дерлета «Лампа аль-Хазреда» как литературная биография Говарда Филлипса Лавкрафта


Мне никогда не нравилась литературная деятельность Августа Дерлета (специально не употребляю слово «творчество», потому что не считаю его в должной мере применимым к этой его деятельности). Я уважительно отношусь к Дерлету как первому издателю произведений Говарда Филлипса Лавкрафта и как другу этого писателя. Кстати, Лавкрафт несколько раз упоминал книгу Cultes des Goules («Культы гулей», или «Культы упырей»), придуманную их общим другом Робертом Блохом, который приписал ее авторство некоему графу д’Эрлетту. Этот граф, естественно, является шутливым намеком на Дерлета.

Но сами литературные труда Дерлета я считаю слабым ремесленничеством, довольно неумело эксплуатирующим идеи Лавкрафта, и вообще совершенно банальным. Тем не менее, одному рассказу Дерлета я хочу посвятить эту статью, ибо он резко выделяется из общего безликого ряда его произведений. Это рассказ «Лампа аль-Хазреда», отдающий дань уважения Лавкрафту, и отдающий ее действительно талантливо.

По сути, «Лампа аль-Хазреда» — это даже не столько рассказ, сколько изложение биографии Лавкрафта (именуемого как Уорд Филлипс) в почти поэтическом стиле. Я высоко оценил тонкость и искренность манеры Дерлета в «Лампе». Для начала о том, почему в названии используется арабская фамилия. Дело в том, что Лавкрафт, в пятилетнем возрасте начитавшись «Тысячи и одной ночи», однажды заявил, что принимает имя Абдул аль-Хазред. Возможно, это легенда, но Лавкрафт действительно был вундеркиндом — в 2 года он уже читал стихи наизусть, а в 6 лет стал писать свои. Тогда же он начал писать и прозу. Первое существенное произведение ­(впоследствии опубликованное и ныне включаемое в собрание сочинений) Лавкрафт написал в подростковом возрасте. Имя аль-Хазреда на страницах его рассказов и повестей имеет особое значение — этот араб, называемый эпитетом «безумный», является автором страшного легендарного «Некрономикона».

В рассказе Дерлета таинственная древняя лампа переходит к Уорду Филлипсу по наследству от его деда Уиппла. Прототип его — это дедушка Лавкрафта Уиппл Ван Бурен Филипс; если судить по этому имени, у Лавкрафта были голландские корни. Правда, лишь в трех произведениях — «Пес», «Кошмар в Ред-Хуке» и «Затаившийся страх» — присутствуют персонажи голландского происхождения (кроме первого, американцы по месту жительства). И во всех случаях это крайне одиозные злодеи — соответственно, призрак–оборотень, ученый–оккультист и некромант Роберт Сейдем и выродившееся жуткое семейство Мартенсов.

Жизненные обстоятельства Уорда Филлипса описаны как точные детали биографии Лавкрафта:

К тому времени Филлипсу исполнилось тридцать, и у него было неважно со здоровьем, причем мучили его все те же недуги, которые столь часто омрачали его детские годы. Он родился в относительно богатой семье, но все богатства, накопленные еще дедом, были растрачены на разные неразумные прожекты, и Филлипсу в наследство достались только дом на Энджел-Стрит [в Провиденсе, штат Род-Айленд — прим. Rovdyrdreams] и его обстановка.

Филлипс стал пописывать для бульварных журнальчиков, а, кроме того, обрабатывал целые горы почти безнадежно графоманской прозы и лирики, присылавшейся ему писателями–дилетантами, надеявшимися, что волшебное перо Филлипса поможет им увидеть свои произведения в печати, — все это позволяло ему вести довольно-таки независимый образ жизни. В то же время сидячая работа уменьшила его способность противостоять болезни. Он был долговяз, худощав, носил очки и по слабости организма представлял собой легкую добычу для простуд, а однажды, уже в зрелом возрасте, к своему великому смущению, даже заболел корью.

Дом Г.Ф. Лавкрафта на Энджел-стрит

Дом Г.Ф. Лавкрафта на Энджел-стрит

Энджел-стрит при жизни Г.Ф. Лавкрафта

Энджел-стрит при жизни Г.Ф. Лавкрафта

Еще замечу, что Дерлет тактично не стал упоминать в рассказе об одном периоде жизни Лавкрафта, связанном с браком и переездом в Нью-Йорк. В 1924 году, в возрасте 34 лет, Лавкрафт женился на Соне Грин, эмигрантке из России (родом из еврейской семьи Черниговской губернии). Но их брачный союз продолжался всего несколько лет: Лавкрафт не смог жить в большом городе, его жена — в провинциальном Провиденсе. Драматизм этой ситуации вполне понятен. Но, кстати, нельзя не отметить, что именно на этом этапе жизни писателем были созданы такие монументальные шедевры, как «Зов Ктулху», «Таинственный дом в туманном поднебесье», «Сновидческий поиск неведомого Кадата» и «Случай Чарльза Декстера Варда».

Итак, после Нью-Йорка Лавкрафт вернулся в Провиденс и стал жить в доме на Барнс-стрит:

Дом Г.Ф. Лавкрафта на Барнс-стрит

Дом Г.Ф. Лавкрафта на Барнс-стрит

Последние 4 года из-за усиливающейся бедности он доживал в гораздо меньших апартаментах у своих родственников.

Вернусь к рассказу. В письме, сопровождавшем последний дар деда Уорда Филлипса, говорилось, что

<…> лампа была извлечена из аравийской гробницы, воздвигнутой еще на заре истории. Некогда она принадлежала какому-то полусумасшедшему арабу, известному под именем Абдул аль-Хазред, и была изготовлена мастерами легендарного племени Ад, одного из четырех таинственных племен Аравии, обитавшего на юге полуострова <…> В заключение своего длинного письма Уиппл писал: «Она может принести радость, будучи как зажженной, так и потушенной; и точно так же она может принести боль. Это источник блаженства и ужаса».

Далее я позволю себе привести длинную цитату, в которой Дерлет прекрасно характеризует своего друга:

<…> архаика импонировала Филлипсу. Он до такой степени жил прошлым, что разработал целое мировоззрение, скорее даже собственное философское учение, о воздействии прошлого на настоящее. Его идея отличалась холодной цветистостью и какой-то презирающей время и пространство фантазией, которая с первых проблесков сознания была настолько тесно связана с его сокровенными мыслями и чувствами, что любое дословное их выражение выглядело бы в высшей степени искусственным, экзотическим и выходящим за рамки общепринятых представлений, независимо от того, насколько все это походило на правду. Десятилетиями грезы Филлипса были наполнены тревожным ожиданием чего-то необъяснимого, связанного с окружающим пейзажем, архитектурой, погодой. Все время перед его глазами стояло воспоминание о том, как он, будучи трехлетним ребенком, смотрел с железнодорожного моста на наиболее плотно застроенную часть города, ощущая приближение какого-то чуда, которое он не мог ни описать, ни даже достаточно полно осознать. Это было чувство удивительной, волшебной свободы, скрытой где-то в неясной дали, — за просветами древних улиц, тянущихся через холмистую местность, или за бесконечными пролетами мраморных лестниц, завершающихся ярусами террас. Однако намного сильней Филлипса тянуло укрыться во времени, когда мир был моложе и гармоничнее, в XVIII веке или еще дальше, когда можно было проводить долгие часы в утонченных беседах, когда люди могли одеваться с некоторой элегантностью, не ловя при этом на себе подозрительные взгляды соседей, когда не было нужды сетовать на недостаток фантазии в редактируемых им строках, на скудость мыслей и жуткую скуку <…>

Творческий метод Лавкрафта в значительной степени опирался на визионерство, то есть он часто использовал в качестве основы для литературного материала свои сны. Богатство сюжетов его сновидений поразительно. Дерлет обыгрывает сновидчество Лавкрафта как созерцание сцен, проецируемых (или излучаемых) волшебной лампой аль-Хазреда:

Филлипс в изумлении наблюдал за разворачивавшимися перед ним картинами. У него мелькнула мысль, что он стал жертвой необычного оптического обмана, но таким объяснением он довольствовался недолго. Да он и не нуждался в объяснениях. Произошло чудо, и его интересовало только оно. Ибо мир, развернувшийся перед ним в свете лампы, был миром великой и непостижимой тайны. Ничего подобного он до сих пор не видел, ни о чем подобном не читал и даже не грезил во сне.

Уорду Филлипсу предстоит важное занятие — видеть, запоминать и давать имена и названия.

Этой ночью час проходил за часом, а Филлипс все смотрел и смотрел. Он давал незнакомым местам имена, извлекая их из доселе неведомой области своего воображения, как бы проснувшегося при свете старинной лампы. Он увидел необычайной красоты здание на окутанном морскими туманами крутом мысе, напоминавшем мыс в окрестностях Глостера, и назвал его «загадочным домом на туманном утесе». Он увидел старинный город с двускатными крышами, по которому протекала темная река, город, похожий на Салем, но более таинственный и жуткий, и назвал его Аркхемом, а реку — Мискатоником. Он увидел окутанный тьмой прибрежный город Иннсмут, а подле него — Риф Дьявола, узрел глубокие воды Р’льеха, где покоится мертвый бог Ктулху. Он смотрел на продуваемое ветрами плато Ленг и на темные острова южных морей — таинственные острова грез, и на пейзажи других мест. Он видел далекие космические миры и уровни бытия, существовавшие в других временных слоях, которые были старше самой Земли, и откуда следы Древнейших вели к Хали, в начало всех начал и даже дальше.

Преодолев искушение отправиться в безвозвратное путешествие по этим мирам, Филлипс стал писать рассказ за рассказом, перенося на бумагу картины и явления, увиденные им в свете лампы аль-Хазреда.

Он не знал,

были ли видения, прошедшие перед его глазами, реальностью или игрой воображения. Как он вскоре заметил, его собственный духовный мир причудливо переплетался с мирами, являвшимися ему в свете лампы, и образы, еще с детских лет нашедшие приют в потаенных уголках его сердца, возрождаясь, проникали в неведомые доселе глубины Вселенной.

Так началась бурная творческая деятельность.

Много ночей с тех пор Филлипс не зажигал лампу.

Ночи превращались в месяцы, месяцы — в годы.

Он постарел, его произведения проникли в печать, и мифы о Ктулху, о Хастуре Невыразимом, о Йог-Сототе и Шуб-Ниггурате, Черном Козле из Лесов с Легионом Младых, о Гипносе, Боге сна, о Великой Расе и ее тайных посланцах, о Ньярлатхотепе — все это стало частью знания, хранившегося в самых сокровенных недрах его человеческой сущности, и удивительного мира теней, лежащего далеко за пределами познаваемого. Он перенес Аркхем в действительность и сделал набросок «Таинственного дома в туманном поднебесье»; он писал о зловещей тени, нависшей над Иннсмутом и о Неведомом, шепчущемся в темноте, о грибах с Юггота и ужасах древнего Данвича, и все это время в его стихах и прозе ярко горел свет лампы аль-Хазреда, несмотря на то, что Филлипс давно уже ее не зажигал.

Прошло 16 лет… Уорд Филлипс постарел.

Он был смертельно болен и знал, что годы его сочтены, и он вновь хотел увидеть прекрасные и ужасные миры в сиянии лампы аль-Хазреда.

Он зажег лампу и посмотрел на стены.

Но случилось странное. На стене, там, где раньше появлялись картины, связанные с жизнью аль-Хазреда, возник чарующий образ страны, милой сердцу Уорда Филлипса — но находилась она не в реальности, а в далеком прошлом, в добром старом времени, когда на берегах Сиконка он беззаботно разыгрывал в своем детском воображении сюжеты из древнегреческих мифов. Он вновь увидел зеленые лужайки своего детства, тихие речные заводи и беседку, некогда построенную им в честь великого бога Пана — вся безмятежная, счастливая пора его детства проявилась на этих стенах; лампа возвращала ему его же собственные воспоминания. И к нему сразу пришла мысль о том, что лампа, возможно, всегда воскрешала в нем память о прошлом — память, передавшуюся ему через деда, прадеда и еще более далеких предков Уорда Филлипса, которые могли когда-то видеть места, появлявшиеся в свете лампы.

Таков был последний день, последний шаг Уорда Филипса перед его уходом.

Неожиданно вокруг него вспыхнули солнечные лучи. Как будто сбросив оковы лет, он легко побежал по берегу Сиконка туда, где его поджидали воспоминания детства и где он мог возродиться начать все заново, еще раз пережив чудесное время, когда весь мир был молодым…

Август Дерлет завершает рассказ «Лампа аль-Хазреда» словами:

Прошли годы. Старый дом на Энджел-стрит был отдан под снос, библиотеку раскупили книжные лавки, а всю домашнюю утварь продали с торгов — в том числе и старомодную арабскую лампу. В технологическом мире, пришедшем на смену воображаемым мирам Филлипса, никто не мог извлечь из нее никакой пользы.

Но это, безусловно, лукавство. Миллионы людей во всем мире извлекали, извлекают и будут извлекать пользу (не в вульгарном смысле этого слова) из волшебной лампы аль-Хазреда — они впитывают уникальное творчество Говарда Филлипса Лавкрафта и фантазируют сами.