Английский писатель Алджернон Блэквуд — один из классиков литературы weird fiction; его рассказ «Ивы» был назван Г.Ф. Лавкрафтом лучшим мистическим рассказом из всех, которые ему приходилось читать. Мое первое прочтение вызвало ощущение, которое можно определить как «было интересно». Во второй раз, должен признаться, выражение «вызывает мурашки по коже» применительно к этому рассказу не показалось мне банальным штампом. «Ивы» заставили меня содрогнуться, и для меня это был чистый, сублимированный опыт литературного триллера. Полагаю, первый раз я совершенно не понял смысл произведения. Для того, чтобы его понять, нужно досконально разобраться в мировоззрении, допускающем существование иных сфер — и не просто допускающем, но концептуально строящемся на их принципиальном существовании.
Итак, обращусь к рассказу «Ивы», написанному в 1907 году (кстати, Лавкрафту тогда было 17 лет). Его действие происходит на Дунае, где-то в Венгрии:
После Вены, задолго до Будапешта, Дунай достигает пустынных, неприютных мест, где воды его разливаются по обе стороны русла, образуя болота, целую топь, поросшую ивовыми кустами. На больших картах эти безлюдные места окрашены бледно-голубым цветом, который как бы блекнет, удаляясь от берега, и перечеркнуты жирной надписью «Sumpfe», что и значит «болота».
Место действия выбрано, конечно, не случайно. Во-первых, дело не в том, что, как это модно сейчас выражаться, «паранормальные явления» в принципе не могут происходить на других реках. Но очевидно, что их вероятность, скажем, на Рейне или Сене гораздо меньше. Как пишет Ю.Стефанов в своем эссе «Скважины между мирами» (предисловие к сборнику рассказов Блэквуда «Вендиго» издательства «Энигма»), это «прирученные» человеком реки. Дунай по течению ниже территории Австрии сто лет назад «прирученным» не был. Во-вторых, именно для такого неприрученного Дуная характерны бурные природные феномены — половодья, паводки, бури. Река вообще относится к природным объектам со сложной энергетикой. Но в спокойные времена ее энергия течет упорядоченно. И человек внутренне ощущает этот порядок. Так же, как он внутренне ощущает турбулентность, искривленность энергетических потоков во время речных катаклизмов. В такие моменты барьер между нашим миром и другими сферами может нарушаться. Именно это и происходит с героями рассказа, которые беззаботно путешествуют по Дунаю на каноэ. Происходит во время «одичания» русла Дуная:
Я постоял на берегу несколько минут, глядя, как пурпурные воды, громко ревя, налетают на берег, словно хотят его унести, и разбиваются на две пенистые струи. Песок ходил ходуном, вздрагивала земля, ивовые кусты метались на ветру, и казалось, что остров движется. Словно стоя на холме, лицом к вершине, я видел мили на две, как несется ко мне река, белая от пены, то и дело взлетающей к солнцу.
<…>
Наверное, река в половодье всегда внушает тревогу. Я понимал, что к утру многих островков не будет; неудержимый, грохочущий поток будил благоговейный ужас; однако беспокойство мое лежало глубже, чем удивление и страх. Я чувствовал, что оно связано с нашим полным ничтожеством перед разгулявшимися стихиями. Связано это было и со вздувшейся рекой — словом, подступало неприятное ощущение, что мы ненароком раздразнили могучие и грубые силы. Именно здесь они вели друг с другом великанью игру, и зрелище это будило фантазию.
Конечно, откровения природы всегда впечатляют, я это знал по опыту. Горы внушают трепет, океаны — ужас, тайна огромных лесов околдовывает нас.
А вот эти сплошные ивы вызывали другое чувство. Что-то исходило от них, томило сердце, будило благоговение, но как бы и смутный ужас. Кущи вокруг меня становились все темнее, они сердито и вкрадчиво двигались на ветру, и во мне рождалось странное неприятное ощущение, что мы вторглись в чужой мир, мы тут чужие, незваные, нежеланные, и нам, быть может, грозит большая опасность.
Путешественники из соображений предосторожности принимают решение заночевать на небольшом островке посреди бушующей реки. В другой ситуации это было бы верное решение — но не здесь, не в этот момент. Кстати, Блэквуд, знаток восточных мудростей, вполне буквально использует стихии, давшие название китайской геомантии фэн-шуй — «ветер и вода». Только героям рассказа приходится решать не вопрос, как построить дом или разбить грядку, а вопрос выживания. Им предстоит исследовать сакральную топографию места, в которое они волею случая попали — вернее сказать, топографию инфернальную, абсолютно чужие и враждебные людям структуры и явления. Что касается ив, то они являются как раз образами символическими: в западной традиции ива олицетворяет смерть (например, погибшую Офелию находят в зарослях ив), а в восточной — бессмертие. В определенном смысле это одно и то же.
Ночью рассказчик, выбравшись из палатки, наблюдает нечто странное:
Вопреки всякой вероятности передо мной и немного повыше виднелись зыбкие фигуры, и ветви, колыхаясь на ветру, словно бы очерчивали их.
Мало-помалу я разглядел, что фигуры эти — в самых кронах ив. Большие, бронзового цвета, они двигались сами по себе, независимо от деревьев. Тут же я понял, что они ненамного больше человека, но что-то мне подсказало, что передо мной не люди. Я был уверен, что дело не в движении веток и света. Они шевелились сами, они поднимались и струились от земли к небу и мгновенно исчезали, достигнув тьмы. Мало того, они переплетались друг с другом, образуя какой-то столп; тела, ноги, руки сливались и разъединялись, и получался извилистый поток, закручивающийся спиралью, содрогающийся и трепещущий, как ивы под ветром. Текучие, обнаженные, они проходили сквозь кусты, меж листьев и живой колонной устремлялись ввысь.
Страха я не чувствовал, мною овладело небывалое, благоговейное удивление. Казалось, я вижу олицетворенные силы стихий, обитающие в этом древнем месте. Вторжение наше растревожило их. Это мы нарушили покой. В памяти роились легенды о духах и богах места, которых признавали и почитали во все века.
Поначалу путешественник — человек подчеркнуто рациональный — объясняет видение галлюцинацией. Кстати, это слово очень любят использовать в качестве синонима бреда или иного обмана чувств; на самом деле это совсем не так. Галлюцинация действительно является продуктом мозга, но не обманом; это реакция на реальные явления, только не обязательно из нашей реальности. Но реальности в любом случае взаимосвязаны. По этому поводу второй герой замечает:
– А вот в одном ты прав, — все-таки прибавил он, — лучше нам об этом не говорить, мало того, не думать, ведь мысль выражается в словах, слова — в событиях.
Ночь сменил день, но легче путешественникам не стало. Их начал преследовать непонятный звон в окружающем пространстве («Мне все не удавалось отождествить эти звуки с чем бы то ни было знакомым. Они ускользали, приближались, терялись вдалеке. Я не назвал бы их мрачными, скорее они мне нравились, но должен признать, что они чем-то удручали, и я был бы рад, если бы их не слышал»); к тому же обнаружилось, что пропало одно весло, а дно лодки продырявлено. Кто-то или что-то пытается задержать их.
Страх вновь овладел мною. Он словно рождался из древнего ужаса, что глубже самых жутких воспоминаний или фантазий. Мы сбились с пути, сбились и забрели туда, где очень опасно, но понять ничего нельзя; туда, где рядом границы какого-то неведомого мира. Завеса между мирами истончилась именно здесь; через это место, как через скважину, глядят на землю неземные невидимые существа. Если мы задержимся здесь, нас перетащат за эту завесу, лишат того, что мы зовем «нашей жизнью», только не физически, а через разум, через душу. В этом смысле мы и станем, как сказал мой спутник, жертвами.
Один из путешественников высказывает предположение:
– Бежать бесполезно, — он высекал слова тоном врача, устанавливающего диагноз. — Лучше сидеть и ждать. Это не физические силы. Те, кто здесь, рядом, махом убьют стадо слонов. Спасение у нас одно — сидеть тихо. Может быть, нас спасет то, что мы ничтожны, незаметны.
<…>
– Понимаешь, они знают, что мы здесь, — продолжал он, — но не нашли нас, не засекли, как теперь говорят. Вот и пробуют, ищут, как, например, ищем мы, где утечка из газовых труб. Весло, байдарка, еда именно это и доказывают. Наверное, они чувствуют нас, но не могут разглядеть. А чувствуют они наше сознание. Значит, оно должно быть как можно тише. Надо следить за мыслями, иначе нам конец.
– Ты хочешь сказать «смерть»? — еле выговорил я, холодея от ужаса.
– Нет, куда хуже, — ответил он. — Смерть — это уничтожение, или, если ты веришь, освобождение из плена чувств. Сам ты не меняешься, если тела уже нет. А тут — изменишься, станешь другим, потеряешь себя. Это гораздо страшнее смерти, тебя даже не уничтожат. Мы по случайности разместились в том самом месте, где их мир соседствует с нашим, завеса тут очень тонка, она протерлась… вот они и знают, что мы где-то здесь.
И далее ключевая фраза рассказа:
– Всю жизнь, — сказал он, — я остро чувствовал, что есть другой мир. Не далекий, просто другой. Там все время творится что-то важное, куда-то проносятся страшные существа, и по сравнению с их делами расцвет и упадок наших стран, судьба империй, армий, континентов — прах и пыль. Понимаешь, дела эти связаны с душой напрямую, а не косвенно, не с тем, в чем она себя выражает…
<…>
– Ты думаешь, это духи стихий [их называют «элементали» — прим. Rovdyrdreams], а я думал — это боги. Но сейчас скажу — оба мы не правы. И богов, и духов можно понять, они общаются с людьми, связаны с ними в жертве и молитве. А эти существа совершенно чужды людям, и мир их граничит здесь с нашим по чистой случайности.
Друг рассказчика объясняет и странный звон вокруг:
– Это их звук, — прошептал мой спутник. — Звук их мира. Перегородка очень тонкая, он как-то просачивается. Вслушайся получше, он не сверху, он всюду. Он в этих ивах. Ивы и гудят, здесь они знаменуют враждебные нам силы.
* * *
Спастись путешественникам удается, во-первых, следуя принципу «мы должны вести себя как ни в чем не бывало: жить как жили, спать, есть… Притворимся, что мы ничего не чувствуем и не замечаем. Это связано только с сознанием. чем меньше мы думаем, тем легче уйти. Главное, не думай, мысли сбываются»; а, во-вторых, в самой критической ситуации помогла счастливая случайность. Оба героя вследствие неловкости падают с небольшой высоты и теряют сознание. Именно эта потеря и сбивает со следа неведомых хищников.
– Я потерял сознание, вот и спасся. Перестал о них думать.
– Ты чуть не сломал мне руку, — откликнулся я. Более связных мыслей у меня не было.
– Это спасло тебя! — сказал он. — Мы их куда-то отогнали. Больше не гудит. Их нет хотя бы сейчас!
Но, в-третьих, есть еще одно обстоятельство. Несколько позже путешественники находят в реке тело утопленника:
В то самое мгновение, когда мы коснулись тела, от него, прямо от него, поднялся вверх громкий, гулкий звук. Воздух задрожал, словно мимо нас пролетели какие-то существа и скрылись, постепенно исчезая в небе.
Возможно, эта жертва удовлетворила чужих.