Взгляд на Луну в творчестве Говарда Филлипса Лавкрафта — рассказы «Поэзия и боги» и «При свете луны»


Американский писатель Говард Филлипс Лавкрафт был выдающимся, непревзойденным мастером беллетристики хоррора и литературы weird fiction, то есть «дикой», «сверхъестественной», «таинственной». Но, как и все подлинно талантливые люди, он не был ограничен узкими рамками, поэтому в творчестве Лавкрафта можно найти весьма разнообразные настроения и сюжеты. Хотя, наверное, во многом это было обусловлено тем, что Лавкрафт активно кооперировался с другими писателями. По большей части результаты этого взаимодействия мне не нравятся, но есть приятные исключения.

Рассказ «Поэзия и боги» — одно из них. Это произведение было написано в 1920 году в соавторстве с Энн Хелен Крофтс. Степень участия Крофтс в создании рассказа неясна, однако появление женщины в качестве главной героини абсолютно нехарактерно для творчества Лавкрафта. Именно этот рассказ привлек мое внимание к аспекту главного небесного светила — луны. Да, я не ошибся — главного, ибо луна царит на небосводе по ночам, когда оживляются все мистические силы. А они как раз и находятся в фокусе внимания литературы weird fiction.

«Поэзия и боги» выдержан в довольно своеобразном романтическом стиле, и в своей заметке я сделаю акцент на трех стихотворениях, которые читает главная героиня. Авторы характеризуют их так:


Это был всего-навсего белый стих — довольно жалкая поэтическая потуга сочинителя, уже не удовлетворенного обычной прозой, но еще толком не овладевшего искусством создания волшебных сочетаний размера и ритма. Но в то же время здесь присутствовали отголоски музыки, подсознательно чувствуемой и проживаемой бардом, который отчаянно пытался на ощупь отыскать в окружавшей его серости будней признаки истинной красоты. В этих технически хромающих стихах Марсии почудилось биение сказочных крыльев и дикая, спонтанная гармония — та самая гармония, которой были лишены формальные, выверенные строки, попадавшиеся ей до сих пор. По мере чтения окружающая обстановка постепенно исчезала, уступая место пурпурной, усеянной звездами дымке — пространству вне времен, где обитают лишь боги и мечтатели.

И далее текст самих стихотворений, в которых образ луны грациозно погружает читателя в чудесные грезы:

Луна над Японией —
Это белокрылая бабочка
Среди статуй Будд с тяжелыми веками,
Внемлющих крику далекой кукушки…
Белые крылья луны мотылька
Неслышно порхают над сонным городом
И взмахами гасят круглые лампы в девичьих руках.

Луна в тропиках —
Это белоснежный бутон,
Раскрывший свои лепестки в небесах,
Когда все исполнено ароматов,
Покоя и неги теплого юга…
И флейта вливается в музыку ночи
Под нежным бутоном луны, распустившимся в небе.

Луна над Китаем
Устало плывет по небесной реке,
И отблески света на листьях ив
Подобны стаям серебряных рыбок,
Играющих в темной воде;
Могильные плиты и храмы покрыты морщинами давних времен,
И облака слоятся в темном небе, как чешуя летящего дракона.

Я не берусь судить, написал ли эти стихи лично Лавкрафт, или они принадлежат перу его соавтора (хотя если бы меня категорически обязали высказать свое мнение, я бы сказал, что это все же не стиль отшельника из Провиденса).

Зато можно с абсолютной уверенностью утверждать, что мэтр литературы ужасов в основном видел в луне нечто иное. Не источник изящного романтизма, а вестник кошмарных видений. Пример тому — рассказ «При свете луны», написанный в 1922 году. Более точным переводом оригинального названия What the Moon Brings является «Что приносит луна».

Начинается рассказ с фразы, которая прямо определяет отношение автора к холодному светлому диску на черном небе:


Я ненавижу луну, я смертельно боюсь луны — ибо в ее зыбком свете иные знакомые и милые сердцу места порой представляются мне чужими и безотрадными…

Затем Лавкрафт делает шаг (конечно, ложный) в сторону романтики грез:


Это было в тот вечер, когда я гулял при луне по старому, запущенному саду, — в тот волшебный летний вечер, когда дурманящие ароматы цветов и колыхание влажной листвы навевали сумбурные и красочные грезы.

Невероятная, причудливая фантазия Лавкрафта даже в таком невинном цветке, как лотос, видит образ лица мертвеца. Сюрреалистическая греза (возможно, действительно родившаяся в сознании Лавкрафта, ибо он был визионером и часто использовал для литературы свои сновидения) оборачивается кошмаром. Именно эти цветы вводят героя рассказа в страх и безумие. Паника гонит его по саду, неожиданно оказавшемуся огромным, к берегу неведомого безымянного моря.

Море для Лавкрафта — особая тема, особый субъект, которому можно посвятить отдельное большое исследование. Но сейчас у меня иная задача, поэтому ограничусь лишь краткой характеристикой. Море (океан) — это обитель сокровенных тайн нашей планеты, прячущихся в самых темных глубинах мироздания. С одной стороны, это колыбель жизни. С другой, собственно у Лавкрафта, это и то место, где жизнь завершается. В сочетании с луной море дает поистине жуткую смесь для дальнейшего развития сюжета.


Увидев, как лица-лотосы погружаются в пучину моря, я пожалел о том, что у меня нет сети, чтобы вызволить их оттуда и узнать у них ночные секреты луны. Но вскоре луна скатилась к западу, и сонные воды лениво отхлынули от сумрачных берегов, обнажив старинные шпили и белые колонны, украшенные гирляндами водорослей. И тогда я понял, что это тот самый затонувший город, куда попадают все умершие <…>
<…> именно сюда, в это глухое и богом забытое место, собирались мертвые тела со всего света, дабы ими набивали себе брюхо жирные морские черви.

Считается, что Лавкрафт боялся моря. Думаю, это слишком одностороннее мнение, но, судя по творчеству писателя, для него есть основания (хотя они есть и для других сторон восприятия моря Лавкрафтом). Помимо хранения тайн, море есть обиталище монстров, и герою рассказа «При свете луны», естественно, предстоит встреча с одним из них. То, что он первоначально принял за большой риф, оказалось головой чудовищной твари, постепенно вздымающейся из морской бездны.


Представив себе, что произойдет, когда луна с ее дьявольским оскалом и отвратительной желтизной предательски улизнет, а из воды покажется доселе невидимое лицо чудовища и на меня уставятся его глаза, я испустил отчаянный вопль.

Финал рассказа повергает читателя в подавленное состояние. В некотором роде это не просто конец короткого литературного произведения — это конец нашего мира, в восприятии Лавкрафта бывшего недолговечным:


И чтобы не стать добычей этой безжалостной твари, я, не раздумывая, нырнул в зловонное мелководье — туда, где среди опутанных водорослями стен и отсыревших мостовых жирные морские черви справляли свою жуткую тризну на останках мертвецов, прибывших со всего света.

Романтика и хоррор — две стороны луны, две стороны творчества Говарда Филлипса Лавкрафта. Для меня это два неразъемлемых компонента, составляющих безупречную композицию в калейдоскопе грез.