В каждом месте есть своя тайна и свое колдовство — одним словом, своя мистика. От способностей и особенностей каждого конкретного исследователя зависит, будет ли она найдена, и если будет — то в каком виде. Под исследователем я имею в виду человека, наделенного богатым воображением и творческим видением Мира. Таким был американский писатель–фантаст Говард Филлипс Лавкрафт. Своим читателям он открыл множество зловещих таинственных мест, среди которых, прежде всего, Новая Англия; полный список был бы слишком обширен для данной статьи. Меня в его творчестве особенно заинтересовала мистика Старого Света — убеленной сединой множества веков Европы. Рассмотрю жуткую загадочность великой европейской метрополии — Парижа, где происходит действие рассказа Лавкрафта «Музыка Эриха Цанна».
Рассказ написан в 1921 году. Я обращаю на это внимание потому, что некоторые его сюжетные идеи — ныне весьма избитые и растиражированные — тогда были свежими и оригинальными. Одной из таких идей является использование «нереальной» локации. События разворачиваются на небольшой мрачной улице Осей (Rue d’Auseil), где некоторое время проживал герой–рассказчик. Впоследствии он тщетно пытался искать ее на картах Парижа; никому не известная трущобная улица надежно спряталась в ином измерении, которое лишь ненадолго открылось рассказчику. Любопытно, что автор описывает ее как невероятно крутую (почти что горный утес) — буквальный образ искривления пространства на стыке разных континуумов. Кстати, слова Auseil во французском языке не существует, но есть предположение, что название места действия подразумевает фразу au seuil («на пороге»); иначе говоря, и комната Цанна, и его музыка находятся на пороге между Реальным и Нереальным, либо тем, что По эту Сторону, и тем, что находится на Другой Стороне.
Изображение улицы в стиле нидерландского художника Мауритца Эшера:
Париж — город, славный своей музыкальностью. Поэтому очевидно, что его мистика должна выражаться именно через музыку. Само собой, не через оперы и шансоны, а через нечто совершенно иное.
Главный герой произведения, давший ему название — старый глухой музыкант Эрих Цанн, проживавший в полупустом доходном доме на улице Осей, по соседству с рассказчиком. С тех пор я слышал игру Цанна каждую ночь, и хотя музыка его не давала мне спать, она зачаровывала меня своим необычным звучанием. Я слабо разбирался в искусстве, однако был уверен, что исторгаемые Цанном звуки не походили ни на какие другие, слышанные мною прежде, из чего я заключил, что он был весьма оригинальным и одаренным композитором.
Спустя неделю они познакомились, и Цанн удостоил своего визави исполнением на виоле красивых мелодий собственного сочинения (отчасти походивших на фуги с завораживающими повторениями пассажей). Однако он упорно избегал воспроизводить ту странную загадочную музыку. Похоже было, что она чем-то пугает его.
Но рассказчик оказался настойчив в стремлении убедить старика сыграть именно эти мелодии. И вот однажды, когда рассказчик пытался упросить Цанна исполнить его просьбу, послышался звук: <…> в нем не было ничего жуткого, он больше походил на очень низкую и бесконечно далекую ноту — ее мог бы исполнить музыкант в одном из соседних домов или в каком-нибудь из жилищ по ту сторону высокой стены, заглянуть за которую мне так и не удалось. На Цанна же этот звук подействовал страшным образом: он выронил карандаш, резко поднялся, схватил виолу и наполнил ночной эфир самой неистовой своей музыкой, какую я когда-либо слышал — за вычетом тех недавних моментов у запертой двери.
И началось какое-то удивительно музыкальное представление, то ли совместное, то ли, напротив, состязающееся: Все громче и громче, все безумнее и безумнее завывала и взвизгивала отчаянная виола. <…> Его исступленная музыка почти явственно рисовала мне фигуры темных сатиров и вакханок, бешено крутящихся в бездонном круговороте дыма, облаков и молний. А затем мне почудился другой звук, исходивший не от виолы — он был пронзительнее, протяжнее, шел издалека, с запада, и недвусмысленно передразнивал Цанна.
В обстановке безумия рассказчик выглянул в окно комнаты — единственное на всей улице Осей, откуда можно обозреть панораму города внизу. <…> я не увидел никакого города, никаких приветливых огоньков на знакомых улицах; там была одна только бесконечная чернота, фантастическое пространство, заполненное движением и музыкой, несхожее ни с чем земным.
Что это было? Какую Музыку играл Эрих Цанн, и какое звучание ей отвечало?
На этот вопрос может быть множество догадок; предлагаю одну версию, которая родилась в моем сознании, когда я вспомнил две вещи: понятие Музыки Сфер и неоднократно упоминаемые в повести Лавкрафта «Случай Чарльза Декстера Варда» Иные (или Внешние) Сферы.
Музыка Сфер — античное учение о музыкально-математическом устройстве Космоса, известное также под названием «гармония сфер». Его излагал еще великий древнегреческий мудрец Аристотель: «Движение светил рождает гармонию, поскольку возникающие при этом движении звуки благозвучны скорости светил, рассчитанные в зависимости от расстояний между ними». Идея Гармонии Мира продолжила существование в западноевропейской философской и музыкально-теоретической науке на всем протяжении Средних веков и Возрождения, найдя отражение в учениях многих философов. Концепция «музыки сфер» была развита Иоганном Кеплером в его трактате «Гармония мира» (1619 год). Каждой планете и отношениям между ними соответствовала своя мелодия. Гармонию Мира воспели многие писатели, поэты и композиторы.
Но почему речь идет только о Гармонии? Почему только о Космосе? На завораживающую мелодичность творчества Эриха Цанна ответило Звучание Иных Сфер.
Что это за Сферы, можно узнать в повести Лавкрафта «Сновидческий поиск Неведомого Кадата». Наставляя на дальнейший путь главного героя повести Рэндольфа Картера, ползучий хаос Ньярлатхотеп, вестник Иных богов, говорит: Держи курс на Вегу, но сразу поверни, как только заслышишь первые звуки песни. Не забудь мое предупреждение, ибо невообразимые исчадия кошмара засосут тебя в черную бездну истошного и рыдающего безумия. И помни об Иных богах, они могущественны, безрассудны и ужасны и таятся во внешних безднах. Лучше избегать встречи с ними.
Рэндольф Картер отправился в путь, и вот: Издалека, дрожа на волнах, которые вдруг с ужасающей осязаемостью возникли из золотых клочков туманов, донеслись далекие звуки мелодии, струившейся невнятными и неслыханными в земном небе аккордами. <…> То была песня, но пел ее не голос. Ее пели сама ночь и небесные сферы, и эта песня возникла в древнюю пору рождения космоса и Ньярлатхотепа, и Иных богов.
Под это звучание Картер понесся <…> прямо к тем богомерзким провалам, куда не долетают сны, в тот предельный аморфный хаос нижних пределов естества, где бурлит и богохульствует в средоточии бесконечности неразумный султан демонов Азатот, чье имя никто не смеет произнести вслух.
Рэндольфу Картеру удалось избежать непостижимых темных покоев вне времени, где под приглушенный умопомрачительный бой богомерзких барабанов и тонкое монотонное завывание сатанинских флейт растекся бесформенной массой вечно жующий и вечно ненасытный Азатот.
Судьба Эриха Цанна — в нашей реальности — сложилась по-другому. Исход рассказа вполне предсказуем — смерть Эриха Цанна и паническое бегство рассказчика, который впоследствии уже никогда вновь не отыскал улицу Осей.
Читателю остается гадать, какова была связь его музыки с звучанием Иных Сфер. Были ли они в симфонии (что вызывает сомнение в свете драматической развязки сюжета)? Или музыка Эриха Цанна служила своеобразным противодействием, заклинанием–защитой от них? Или это был дерзкий вызов, подобный тому, что бросил земным богам герой рассказа Лавкрафта «Иные боги» Барзай Мудрый?
Или в том был еще более глубокий мистический смысл?